Размножение в неволе. Как примирить эротику и быт - Эстер Перель

Планирование очень помогло Стефани. Она делится впечатлениями: «Уоррен представляет себе свидание так: он подходит ко мне и предлагает заняться сексом во вторник часов в одиннадцать и, когда я отказываюсь, говорит: „Давай устроим свидание завтра вечером?“ Мне пришлось объяснить, что для меня секс по расписанию – это еще не свидание. Мне нужно куда-то сходить. Я хочу съесть то, что готовила не я, и на тарелке, которую не я буду мыть. Когда мы куда-нибудь идем, мы говорим, целуемся, шутим. Можно вести взрослый разговор, и никто не перебивает. Он уделяет мне внимание, и я чувствую себя сексуальной».

Такие свидания не только поддерживают важную для Стефани эмоциональную связь, но и содействуют ее переходу из состояния мамы в роль любовницы. «Очень долго я думала о сексе только в том смысле, чтобы найти способы его избежать. Теперь, когда я знаю, что у нас с Уорреном свидание, мне легче ждать и предвкушать. Я прихорашиваюсь, принимаю душ, делаю эпиляцию, даже макияж наношу. Я стараюсь блокировать все негативное и разрешаю себе просто быть сексуальной».

История Стефани и Уоррена является типичным результатом влияния родительского долга на эротические отношения, и таких примеров очень много. Это история о том, как эгалитарные идеи и романтические порывы традиционной пары людей, состоящих в законном браке и относящихся к среднему классу, были жестоко разрушены, когда к паре прибавился еще один человек.

Я еще не закончила работу с Уорреном и Стефани. Их отношения определенно улучшились, но пока для них, а особенно для Стефани, забота о детях плохо сочетается с эротическим. Подозреваю, что, когда в их жизни начнется следующий этап: дети пойдут в школу и Стефани сможет вернуться на работу, как она и планирует, – возникнет новая энергия. А пока им помогает мысль о том, что нынешнее состояние – лишь один из периодов в долгих отношениях.

Сексуальные мамы существуют

Наши современники становятся родителями, когда их сексуальность уже сформировалась и полностью проявилась. Все мы выиграли от того, что сексуальное отделилось от репродуктивной функции. Научившись регулярно использовать контрацептивы, мы получили возможность завязывать отношения и заводить партнеров сколь угодно активно и долго, причем не подвергая ни себя, ни партнера никакому риску. Мы наслаждаемся чистым желанием без последствий, по крайней мере, какое-то время, и от долгосрочных отношений ждем сексуального удовлетворения. Для поколения наших бабушек и дедушек, да и родителей, секс до рождения детей мало чем отличался от секса после появления в семье наследников: вероятность наступления беременности и всех связанных с ней новых обязанностей была вовсе не нулевой. Но для поколения беби-бумеров и всех последующих рождение детей означает радикальное изменение привычного нам свободного стиля жизни, главной целью которого является удовлетворение собственных потребностей и получение удовольствий. С появлением ребенка возникает конфликт между привычным и новым, тем более что нам теперь есть с чем сравнивать: «А вот когда-то тебе нравился секс», «Мы же могли часами заниматься любовью», «Раньше я знал, как тебя возбудить» – такие жалобы партнеров в адрес друг друга я слышу очень часто. Мы потрясены тем, что, становясь родителями, мы теряем многие привычные удовольствия и пытаемся этому сопротивляться.

И мужчины, и женщины переживают из-за подобных радикальных перемен, но не всегда одинаково и определенно не в равной степени. Освобождение женщин, означающее также и сексуальную свободу, еще не проявляется в полной мере в жизни матери: материнство пока хранит ауру высокой морали и даже некоторой святости. Традиционно в патриархальной культуре было принято не видеть в женщине-матери сексуального начала, поэтому утрата женщиной сексуальности с рождением детей воспринимается так болезненно в современном обществе. Возможно, это все пуританское наследие, но мы действительно лишаем материнство сексуального компонента. Вероятно, нам кажется, что вожделение никак не сочетается с материнскими обязанностями.

Разумеется, в Америке встречается много разнообразных жизненных укладов. Моя подруга Джун напоминает мне, что не все американцы приплыли в страну на «Мэйфлауэре»[41]. «Темнокожее население сталкивается с теми же проблемами в отношении секса, но нам определенно живется легче, чем вам, белым, – говорит она. – Секс – естественная часть жизни, а не какой-то страшный грязный секрет. Мои дети знают, что я занимаюсь сексом. И я знала, что мои родители это делают. Они включали музыку Марвина Гэя, закрывали дверь в ванную, и нам лучше было их не беспокоить». Одна моя аргентинская подруга рассказывает, что муж зовет ее в постели «мамочка»: отличный способ преодолеть табу. Моя коллега из Испании Сюзанна рассказывает, что, когда она в Мадриде, ее самая сексуальная часть – ее трехлетний сын. «В Нью-Йорке меня делают сексуальной мой испанский акцент, волосы, ноги, но уж точно не сын». Моя пациентка Стейси, белая американка, живущая с дочерью в Бруклине, хорошо понимает сложившуюся вокруг демографическую ситуацию: «Единственные флиртующие со мной мужчины – это педиатр из Индии, русский дантист, итальянец-пекарь и владелец продуктового магазинчика из Пуэрто-Рико. Здешние белые мужчины? Даже не думай. Если я с ребенком, они на меня и не смотрят». А вот на мужчину с младенцем реагируют совсем иначе: малыш становится мощным афродизиаком. Мужчина, идущий по улице с ребенком на шее, воспринимается как символ стабильности, верности, заботы. И для большинства женщин (и многих геев) это кажется сексуальным.

В книге Paris to the Moon («Париж на Луну») эссеист Адам Гопник сравнивает американскую антисексуальную модель репродукции с французским подходом, предполагающим гораздо больше чувственности: «Все американские книги о том, что такое беременность и чего ожидать в связи с ней, начинаются с теста на беременность, а не с сексуального акта. В Париже беременность – нечто, что случается в результате секса, и после благополучного окончания данного состояния женщина сможет вновь заниматься сексом. В Нью-Йорке беременность связана с дородовым отделением в больницах. А в Париже беременность воспринимается как новая глава, необходимая в процессе изучения чувственной стороны жизни, такой странный эффект от телесных удовольствий».

Несмотря на то что американский взгляд на жизнь все глубже проникает в культуры других стран, на свете есть еще немало женщин, которые ежедневно ведут борьбу против отрицания Эроса. Для них материнство означает вновь обретенную сексуальную уверенность, женственность, даже восстановление израненного тела. Однажды у меня были две сессии подряд, вначале со Стефани, потом с Амбер. Их жизни во многом схожи, но они совершенно по-разному воспринимают события. Амбер рассказывает: «Раньше я категорически отказывалась от секса. Сама не знаю почему. Запрет на любые желания, даже на чувство голода, мне привила мама, весившая меньше пятидесяти килограммов. До рождения детей, когда мой муж спрашивал, хочу ли я есть, я всегда отвечала “нет”. Это вошло в привычку: я отказывалась раньше, чем вообще понимала вопрос.

Теперь у меня есть гораздо более серьезные причины отказываться от секса: я страшно устаю ото всех хлопот, связанных с детьми. Я выхожу из себя, когда мой старший сын двух с половиной лет будит младенца-брата; мне горько от того, что у меня нет никакой помощи и я тащу на себе и детей, и дом. Но я хочу секса, и я его требую или начинаю ныть, если не получаю. Весь день я полностью выкладываюсь: кормлю, готовлю, собираю игрушки, ношу детей на руках, меняю памперсы. И через несколько дней, когда я полностью растворяюсь в детских делах, детской еде и детских песенках и забываю о себе, мне нужен мой стакан шерри, моя музыка и мой мужчина. Мне необходимо вырваться из этого образа: непричесанные волосы, грязная футболка от срыгиваний младенца, джинсы с пятнами от сыра и пасты. А еще я стараюсь как можно чаще ложиться спать вместе с детьми».

Другая моя пациентка, Шарлин, учится у своих отпрысков: «Мои дети научили меня жадничать. Мой полуторагодовалый малыш может присосаться ко мне на полчаса, потом поиграть и вернуться за добавкой. Он недовольно качает головой, когда я предлагаю ему молоко в бутылочке, сам поднимает мне футболку и требовательно кричит, пока я не расстегну бюстгальтер. И тут он видит сосок, улыбается, начинает ворковать и устраивается поудобнее. А другой малыш, трехлетний, хочет сидеть у меня на руках; ему нужно мое время, мое внимание, он старается урвать свое и начинает командовать: как мне лечь, как именно катать машинку. И его не мучают ни стыд, ни чувство вины, когда он сообщает нам, кто из родителей будет его мыть и укладывать. Разумеется, они не получают желаемого абсолютно всегда, но меня потрясает, как уверенно и спокойно их желания передаются от разума к телу. Я и забыла, что можно чувствовать и вести себя вот так – или даже и разучилась так себя вести. И теперь я смотрю на детей и лучше понимаю свое тело и вспоминаю о собственных желаниях».